«В СССР секса нет» — сказала в 1986-м году участница советско-американского телемоста, подарив современникам и потомкам крылатую фразу, пусть и вырванную из контекста. Фраза заканчивалась словами — «у нас есть любовь». Однако даже самая искренняя и взаимная, но однополая любовь могла привести любовников за решетку. В 1933 году в уголовном кодексе РСФСР появилась статья 121 с формулировкой за «мужеложство». Срок наказания — до пяти лет лишения свободы. При этом и сами геи, и ветераны-милиционеры говорят о том, что статью чаще использовали для устрашения и шантажа неугодных. Статью отменили в 1993 году, за 60 лет по разным оценкам наказание по ней получили от 25 тысяч до 250 тысяч человек. По словам представителей ЛГБТ, помнящих советское время, уголовные преследования — не самое тяжелое, что было в их жизни. Гораздо тяжелее был «заговор молчания», который порождал страх, унижения и беззакония. Оксана Маклакова вызвала на откровенный разговор нескольких людей, которые открыли свою необычную ориентацию во времена глухого советского застоя.
История Андриса нетипична для гея, родившегося в СССР. За все свои 57 лет ему ни разу не приходилось врать, искать компромиссы и притворяться не тем, кто ты есть на самом деле. «Как это будет по-русски? Случай вон из ряда?», — вспоминает гражданин Латвии и председатель правления общества поддержки ВИЧ-инфицированных AGIHAS Андрис Вейкениекс.
— Я не часто сталкивался с дискриминацией, или мне просто посчастливилось жить и работать вместе с правильными людьми. С теми, кто нормально относится к этому. У меня самого был только один случай в моей молодости, когда меня вербовали в КГБ. Меня взяли на рынке взрослые вежливые мужчины в серых пиджаках, они привезли меня в какой-то кабинет и заставили подписать бумагу, что я буду сообщать им о молодых парнях-геях. Я не знаю, почему тогда они взяли именно меня. У нас говорили, что им план надо было выполнять. Я что-то подписал тогда со страху. Когда тебе 19 лет, ты в огромном стрессе, вокруг мужики строгие. Текст был примерно такой — «мы знаем, кто твои родители, знаем, где ты работаешь, и если ты нам не поможешь...» Любой человек в такой ситуации испугается.
Андрису повезло — ни одного доноса в своей жизни он так и не написал. Перестройка, распад Союза, а потом и отмена статьи. А вот его знакомому, который работал на почте, был женат и даже воспитывал ребенка, не повезло. За свой роман с мужчиной он отсидел три года в Пскове. Другой знакомый повесился. Точной причины никто не знает, но Андрис уверен — это связано с его ориентацией.
По словам Андриса, в советские годы в Латвии геи табунами женились для прикрытия, особенно это было развито в маленьких городах с населением 5–10 тысяч человек. Сегодня они уже взрослые, с морщинами и исковерканной судьбой также «табунами» разводятся и отчаянно ищут себе любовников на сайтах знакомств. Ему самому и в голову не приходило, что можно пойти на такой компромисс с обществом и своей природой.
— Я был очень мужественный, я считал, что нельзя обманывать ни себя, ни своих родителей, ни тем более свою вторую половину. Зачем делать несчастными себя и еще несколько человек? С мамой очень хорошо получилось — она легко приняла меня таким, какой я есть. Отец трагически погиб, когда мне было два года. Только бабушка до конца своих дней это не принимала, упрекала и т.д. и т.п
В 80-х Андрис работал официантом в ресторане. Однажды он зашел в холодный цех и услышал, как его коллеги разговаривали между собой: «Ты знаешь, этот новенький официант — он же педик».
— И тут я, не знаю, где набрался столько храбрости, громко сказал: «Да, это так!». Знаете, что было дальше? Это обсуждалось ровно два дня. Потом утихло и больше никого не волновало. С тех пор я никогда это не скрывал. Но я никогда и не кричал об этом на каждом шагу, не ходил возле памятника Свободы — «Здравствуйте, я гей!».
В отсутствии гей-клубов собирались на квартирах. На случай облавы всякий раз придумывали новую легенду — день рождения, успешная сдача экзамена, государственный праздник. «Было очень много юмора», — вспоминает свою советскую молодость латвийский гей. Сегодня его историю знает вся Рига, он уже 27 лет в партнерских отношениях и открыто помогает таким же, как он сам, — людям, живущим с ВИЧ.
— С начала двухтысячных у нас появилось довольно много открытых пар не только мужских, но и женских. Общество относится к ним по-разному. Молодежь уже не обращает на это внимания, а вот старшее поколение осуждает. Но у геев в Латвии есть пример — наш министр иностранных дел. Он открытый гей. И он до сих пор получает проклятия в комментариях. Но какая разница, с кем спит политик, если он при этом хорошо делает свою работу. Он баллотировался в парламент и набрал очень много голосов. А сегодня занимает пост министра уже второй срок.
Свою ориентацию Ольгерта Харитонова осознала в 13. Советская школьница случайно наткнулась на книгу Фрейда, где было его знаменитое эссе о гомосексуальности Леонардо Да Винчи.
— Раритетное издание, не знаю, каким чудом оно у нас оказалось. Более омерзительного чувства я давно не испытывала. В это время в школе мы читали «Войну и мир», там Наташа Ростова, первый бал, образец женственности. А тут этот Фрейд, который пишет про сон Леонардо, где птица засунула свой хвост ему в рот. Я это читаю и понимаю, что текст обо мне. Это было очень тяжело, кризисно, к тому же я в это время была влюблена в учительницу. Было отчаяние и даже мысли о суициде.
А вот чего не было в стране советов — так это информации. Не хватало элементарного — терминологии. А раз нет слов, значит нет и явления.
— Самое тревожное, что было в Советское время, — это заговор молчания. Ни в детстве, ни в юности я не видела живых геев и лесбиянок. Первые лесбийские отношения, уже не платонические, а с сексуальным опытом у меня случились в 18 лет, а сам термин «лесбиянка» я узнала только в 25, — говорит Ольгерта.
С дефицитом терминологии советские люди обходились, как умели, используя бесхитростные определения «из народа» — «голубые», «мужичка». Ситуация кардинально поменялась с перестройкой. В 90-х в газетах начинают появляться объявления — мужчина ищет мужчину, женщина ищет женщину. А следом появился и сам термин — сначала ЛГБ. Уже потом, позднее, к нему добавят еще и «Т».
— А как же тогда в СССР люди находили друг друга?
— Я сама из Лысьвы, Пермская область. Уже взрослой я регулярно ездила к бабушкам. Там же у меня жили тети. Одна из них жила с так называемой мужичкой. Это те, кого потом будут называть «буч». Жили и жили. Вели совместное хозяйство, помогали друг другу. Как они находили друг друга, эти женщины, — я не знаю.
Если многие упертые советские мужчины-геи всю жизнь оставались холостяками, то женщины чаще шли на уступки обществу и выходили замуж. Уже в наши дни Ольгерта проводила исследование среди лесбийских пар и выяснила, что 50% женщин в прошлом были в браке с мужчиной. Более того, далеко не все говорили об этом как об отрицательном опыте.
— Советские и российские лесбиянки выходили замуж не потому что на них оказывали давление или пугали репрессиями, а потому что так принято в обществе. Моя жена родилась и жила в ГДР и тоже была замужем, но потом развелась и поняла, что ей нравятся женщины. А кто-то и не расходился, а просто заводил себе любовниц и крутил романы с женщинами на стороне.
Сама Ольгерта, конечно, слышала про «корректирующие» изнасилования, когда родители толкали своих дочек в постель к мужчине, руководствуясь логикой — «никакая она не лесбиянка, она просто не знает, что такое мужик», но лично с этим не сталкивалась. А вот жертву психиатрической коррекции знала — её знакомую, юную поэтессу родители упрятали в психиатрическую больницу в надежде «излечить». В итоге только поломали психику.
Вылечить или «отремонтировать» и навести порядок в обществе пытались и так называемые «ремонтники» или «ремонтные бригады» — обыкновенные уличные преступники, возомнившие себя полицией нравов. Однажды Ольгерта встретилась с такими в Челябинске.
— Я помню один момент, это было уже в 90-е годы, мне хорошо за 30, но я всегда была похожа на мальчика. И вот я иду в вуз по так называемой плешке рядом с городским парком, а навстречу идет компания из 4-х парней. Они смотрят на меня и думают, что я гей. И я читаю по их взгляду, что они сейчас будут меня бить, и они видят, что я это понимаю. И вот в двух шагах до столкновения и драки я смотрю, как меняются их лица, когда до них доходит, что я женщина. И они разочарованно проходят мимо. Столько лет прошло, а я помню те взгляды и свой страх.
Москвич Руслан сейчас тренер по вопросам немедицинского сервиса групп уязвимых к ВИЧ. У него все благополучно, успешный бизнес, но поговорить с The Insider он всё-таки решил с условием анонимности, — имя изменено.
Мимо него с бойфрендом «ремонтники» однажды не прошли с разочарованным взглядом — прижали к стене и ограбили. С его парня сняли пальто, у него забрали деньги. Естественно, обращаться в милицию никто не стал.
— Это был конец 80-х, 121 статья уже была на излете, однако вот это отношение «правоохранительные органы равно враги» впечаталось в нашу ДНК. Хотя если вы спросите мои ассоциации с той эпохой — это свобода и надежда. В советской столице было несколько мест, где традиционно собирались геи — Китай-город, Большой театр. Мы гуляли, мы встречались, мы общались, мы были молоды и активны и в творческом, и в сексуальном смысле. Помню, было такое питейное заведение — ресторанчик «Садко» — закрытое место, куда попасть можно было только по рекомендации. Там собиралась в основном творческая интеллигенция и люди, скажем так, определенного достатка, которые могли за ужин или за обед потратить 10-15 рублей, — вспоминает Руслан.
Свою сексуальность Руслан осознал лет в 13. Тогда же появились первые мысли уехать из страны. Но перестройка и гласность подарили надежды — появилась специальная литература, различные объединения. Для человека, который с детства привык жить в своего рода внутренней эмиграции, не афишируя эмоции, не рассказывая о чувствах, это было знаком перемен. Но перемены не случились.
—Наверное, можно было развернуться и уехать. Но дом, семья, родители — я не хотел это все бросать. Как только появился финансовая независимость, я всегда старался выезжать в Европу — свободой надышишься, приезжаешь и живешь дальше. Многие заключали договорные браки. Это и сейчас очень распространено, если мы говорим про карьерный рост. У меня тоже был вариант жениться, но не было необходимости — народным депутатом я не буду и генеральным директором крупной государственной кампании тоже.
Серьезным испытанием для Руслана стала армия — из-за астигматизма и плоскостопия он попал в строительные войска, куда отправляли неблагополучных призывников, в том числе условно судимых. Сказать в военкомате, что ты гей, было еще рискованней. Как выпускник медицинского колледжа он понимал, что тюрьма — это не самое страшное, попасть в психиатрическую было страшнее. Хотя многие совсем даже не геи уходили от воинского долга именно таким путем. В армии у Руслана было несколько моментов, когда сослуживцы узнавали про его ориентацию и пугали оглаской. Но все обошлось без серьёзных скандалов.
— Сегодня мне 50 и я научился жить в стране, где гей — это диагноз. Надежды, что что-то изменится и у нас появятся такие же права, как у всех налогоплательщиков — регистрировать отношения, заводить детей — я оставил лет двадцать назад. Сегодня я не рефлексирую на эту тему. Я успешен в своей профессии, я могу помогать людям. И все-таки в Москве еще не самая плохая ситуация — в Чечне людей по-прежнему убивают.
Как и многие, достигнув определённого возраста, он хотел завести ребенка. Но воспитывать во вранье и молчании, в котором вырос он сам, — нет уж, увольте. Про страх и бесправность говорят и лесбиянки. Если вдруг биологическая мать умирала или ложилась в больницу, вторая мама не имела никаких прав, даже если она нянчилась и воспитывала этого ребенка с самого рождения. Боялись за детей и в том случае, если женщин могли поместить на принудительное лечение. Боялись всех, включая соседей по коммуналке, которые могли пожаловаться в милицию, что в квартире живет посторонняя женщина.
При этом, как рассказывает старший преподаватель кафедры психофизиологии и клинической психологии Уральского федерального университета Анна Гизуллина, после войны были целые колонии, где жили одни женщины, многие из которых были лесбиянками. И никто ими особенно не интересовался. В общежитии или коммунальной квартире провести женщину мимо строгой комендантши было гораздо проще, чем привести в комнату мужчину. Еще проще к сожительницам относились в деревнях — ну живут Кузьминишна с Макаровной сто лет под одной крышей, вместе детей вырастили, вместе состарились — никто к ним в окна не заглядывал, за спиной не сплетничал.
Ольгерта свою жену тоже никогда не прятала, но из России все же решила уехать в Германию. Здесь они уже оформили однополое партнерство — почти то же самое, что брак. Говорит, там даже дышится по другому — свободнее.
— Понимаете, этот заговор молчания, он ведь никуда не делся. Только сегодня он усугубляется доступностью информации. Ведь раньше у нас был один канал и две газеты, мы сидели за железным занавесом и вопросов, собственно, не было. А сегодня кругом море открытой информации, и ты в ней плаваешь. Но ты по прежнему один и без всяких прав. Сегодня, как и тогда, есть негласные табу на ЛГБТ в разных профессиях, я знаю, что в школе, если узнают, что учительница нетрадиционной ориентации, то уволят. Да и в любой другой сфере — ты не такой, как все. Когда все собираются и начинают рассказывать о мужьях, ты молчишь — не будешь же ты рассказывать про свою жену. Это мелочи, но и это тоже дискриминация, — рассуждает Ольгерта.
«Люди и сейчас вынуждены скрывать свою природу» — уверяет психолог УрФУ Анна Гизуллина. По данным ее исследования, только 8% ЛГБТ-людей полностью открыты. В основном это активисты. И все они живут под постоянным прицелом гомофобских общественников. Один из них питерский «гееборец», как он сам себя называет, Тимур Булатов. Объектом его травли в свое время стала и преподаватель УрФУ, изучающая вопросы гендерной идентичности и поддерживающая ЛГБТ-сообщество.
— До того, как я занялась этой темой, у меня было все прекрасно — грамоты, стажировки, конференции. Но после того, как Булатов обвинил меня в гей-пропаганде, мое положение изменилось. Уволить меня не могли, было не за что, но я чуть ли не на год была лишена студентов. Конечно, никаких тематических конференций, никаких инициатив. «Пусть сидит и не светится» — вот такая была негласная установка.
Научный и человеческий интерес к теме ЛГБТ у Анны появился в 2011, когда повесилась ее студентка. Перед тем, как решиться на отчаянный шаг, девушка пришла на консультацию к Анне Владимировне и призналась, словно в преступлении, в том, что «чувствует себя ненормальной».
— У нее была проблема — она влюбилась в молодую преподавательницу, рассказала ей о своих чувствах, а та убежала. Мама ее не принимала, и все вокруг ей доказывали, что она сумасшедшая, и она думала, что она одна такая на свете и что выхода нет. Услышав эту историю, я пошла к тогдашнему декану, как к более опытному коллеге. Но мне сказали, мы в 21-м веке, это больше не болезнь, в Европе уже женятся, пусть сама разбирается с этой ситуацией. И она «разобралась». У меня был шок. Целый факультет психологов — и мы не смогли спасти человека.
Так Анна Гизуллина стала изучать историю ЛГБТ-людей в России. Узнала, как в годы СССР женщин лечили аминазином — первым синтезированным нейролептиком, как мужчин сажали по 121. Впрочем, что касается «посадок», по ее словам, проблема была не в том, что людей преследовали за гомосексуальность, а в том, что этот факт использовали против них, собирали компромат, и если человек проявлял какую-то нежелательную активность, тут же формировали дело. Именно так чаще всего за решеткой оказывались деятели искусства, режиссер Сергей Параджанов, певец Вадим Козин, поэт Евгений Харитонов, писатель Геннадий Трифонов.
— А вот в самом обществе отношение было разным. И где-то в глубинке, в деревнях и селах люди часто относились к однополым парам проще. Козин, например, со своим мужчиной после срока так и остался жить в Магадане. Его там ценили и уважали, даже памятник поставили. После войны было много женщин, которые не скрывали, что живут вместе. Знаете, когда биологи занялись вопросами ЛГБТ, они выяснили, что такая категория есть в каждой популяции — от павиана до зебры, 3–4 процента. И это было всегда и везде, несмотря на гонения или религиозные преследования, географию и политический строй. У всех есть этот компонент, это часть нормальной сексуальности. Хотя сами геи очень не любят эти разговоры и говорят — «взрослый человек может жить с взрослым человеком, не спрашивая разрешения у обезьян».
Если лесбиянки и геи жили и «не отсвечивали», то трансгендеры в большинстве своем просто сходили с ума и сводили счеты с жизнью. Виктор (имя которого тоже изменено) уверяет, что впервые идея навсегда «выпилиться из этого чата» пришла к нему в полтора года. Когда он понял, что родился не в том теле.
— Мне полтора. Я стою на 11 этаже и смотрю вниз. Потом эта мысль — что дальше так нельзя, она преследовала меня всю жизнь. Пока, наконец, однажды, уже будучи взрослым человеком, мы вместе с психологом, вытаскивая меня из глубокой депрессии, не разобрались, что к чему.
Первые столкновения с суровой реальностью начались в школе. В саду, уверяет Виктор, все было нормально. Но школа стала настоящим испытанием — во-первых, это нелепое платье с фартуком, бант, неловко «прибитый» к излюбленной короткой стрижке под мальчика. А самое страшное — отдельный туалет для девочек и какие-то непонятные правила: «девочки не должны бегать с мальчишками на перемене», «девочки всегда должны быть опрятны и аккуратны». А уроки труда? «Ну почему я не могу как все нормальные парни выжигать по дереву, а вместо этого должен шить какой-то фартук, травмируя пальцы в швейной машинке?». Глоток свободы пришел в начале 90-х — школьную форму отменили. Виктор влез в джинсы с рубахой, которым не изменяет и по сей день. Впрочем, эти джинсы ему дорогого стоили.
— Однажды я остался на школьное дежурство и наша классная руководительница закрыла меня в раздевалке и устроила настоящий разнос. Они кричали — «Ты же девочка, как можно так выглядеть?». Она ругалась матом, она даже била меня головой об стену. И она так глубоко вбила в меня мою неправоту, что я забыл о себе. Смирился.
В детстве Виктор никогда не играл с куклами, предпочитал казаков-разбойников с мальчишками во дворе. Тогда, в детстве, которое пришлось на последнее десятилетие советского союза вообще, все было проще. Чем старше становился Виктор, тем больше становилось проблем. Ни с того ни с сего выросла грудь, которая постоянно мешала. А поход к гинекологу и вовсе стал тяжелой психологической травмой. Ситуация усугублялась полной невозможностью поговорить о своих чувствах. Любые попытки поговорить о мужском «я» в женском теле в лучшем случае высмеивались.
— Я вообще не понимаю, как вы, женщины, все это терпите? «Ты баба, твое дело беременеть и рожать!». Я тоже через это прошел. Моя мать так и не приняла меня и, наверное, никогда не примет. Она готова на все, чтобы сделать меня «нормальной девочкой», «нормальным» представителем того пола, в котором я родилась. Ощущение тюрьмы, тебя заперли в чужом теле и у тебя нет выхода. Неудивительно, что в советское время было так много суицидов в этой группе — я слышал про цифру от 70 до 90% в зависимости от возраста, особенно уязвимы, конечно, подростки, — говорит Виктор.
Только в 33 он понял, что мужчина. Перед этим он три года перманентно боролся с депрессией и приступами суицидального поведения. Год назад Виктор уехал из России — в небольшую европейскую страну, где гормональную терапию и операцию по смене пола можно сделать за счет государства. Говорит, что в России ему, наверное, пришлось бы подделывать справки, чтобы получить нужные препараты.
Разрешили, но так и не простили
В России, как и на Западе, прошла декриминализация — ЛГБТ больше не преступники. Статьи за «мужеложство» больше нет. Но в Европе вслед за отменой статьи был следующий шаг — легитимизация и реабилитация. Перед людьми извинились, а тем, кто сидел в тюрьме, даже начали выплачивать компенсации как политическим заключенным. При этом у нас снова поговаривают о том, чтобы вернуть статью.
— Одни говорят, ЛГБТ противоречит природе, другие — богу. Третьи вовсе считают, что нужно всех загонять в традиционные браки, не задумываясь о том, каково это — быть женой гея? Новый удар по сообществу в 2013 нанес закон о запрете гей-пропаганды. Итог — очередная волна эмиграции. В итоге сегодня я по-прежнему встречаю молодых и талантливых ребят, которые считают себя ненормальными. И выход сегодня я вижу только один — разрешить хотя бы открыто говорить об этой проблеме, чтобы больше нам не приходилось хоронить студентов, — говорит Алла Гизуллина.